Вера Полозкова и Алекс Дубас: непридуманные истории о путешествиях и о себе

Алекс Дубас – Вере Полозковой
16 августа, Дублин

Дорогая Вера, я в Ирландии. Смотрю на развалины замка, которому две тысячи лет. Он принадлежал крупному дельцу Коннелу Кернаху. Ты спросишь, чем же знаменит этот человек? Собственно, тем, что, путешествуя по Римской империи – Ирландия, как ты знаешь, была ее частью, – добрался до Иерусалима, где прокураторствовал Понтий Пилат. По словам ирландских гидов, совершенно случайно Коннел стал очевидцем казни Иисуса Христа. Он не был евангелистом и не обратился в христианство после этого события. Просто так вышло, что в тот день Коннел оказался там, и это единственная причина, почему он вошел в историю. Я тут же вспомнил, как сам был в Гонконге в момент, когда он выходил из протектората Великобритании и возвращался в Китай. И в моем родном городе Риге – когда распадалась другая, советская «империя». То есть ты иногда еще путешествуешь во время каких-то жизнеобразующих событий. И эти путешествия делают тебя очевидцем и наблюдателем. Такое интересное качество.

Вера Полозкова – Алексу Дубасу
17 августа, Вриндавана

Я знаю людей, Алекс, которые живут рядом с богами будничную, негромкую жизнь: не садятся завтракать, не «покормив божеств» – не окропив святых алтарных камней цветочной водой и маслом, не обойдя дом с благовониями. Во Вриндаване, где, по преданию, Кришна провел детство и незримо присутствует всюду, можно поздно вечером выйти из дома и попасть в поток людей, обходящих Говардхан – священный холм, подниматься на который не вправе ни один человек: они идут двадцать километров, босыми, в тишине, повторяют молитвы, иногда останавливаясь выпить масала-чаю за двадцать рупий, который подают им в неровном глиняном стаканчике, иногда протягивая несколько монет старикам-монахам, сидящим при свечах в будочках-телегах на колесах и распевающим киртаны. Если ты видел замок, который принадлежал современнику Христа, то во Вриндаване, кажется, все еще ветхозаветные времена – в доме может быть построен отдельный этаж для полутораметровой статуи Ханумана, бога-обезьяны, коровьи лепешки сушат на солнце и возводят из них башни и терема – потому что это главное топливо, а зимой здесь бывает довольно холодно.

Наглые мартышки стаскивают с паломниц яркие платки и уносятся прочь, чтобы расхаживать вдоль обочин в обновках. Сначала тебе кажется, что ты провалился, как монетка, в какую-то временную дыру, а потом тебе делается невероятно спокойно: ты не пропадешь здесь, даже если останешься без паспорта и телефона: на улицах путникам раздают сладкий рис, а в храме всегда угостят прасадом – фруктами и сладостями. Спать можно под шерстяным платком под звездами, как простые паломники, главное, спрятать съестное – чтобы не проснуться нос к носу с коровой, поедающей твою лепешку прямо у тебя из рук.

Алекс Дубас – Вере Полозковой
21 августа, Париж

Париж снова меня поразил. Сегодня я оказался в месте... Ты удивишься. Это мечеть, где можно целоваться и курить. Это правда странно. Соборная мечеть возле Сада растений, которой около 90 лет. Она построена в память о марокканцах, тунисцах, алжирцах (гражданах бывших колоний Французской империи), которые воевали в Первой мировой войне. Мечеть по-своему легендарная. Во время Второй мировой здесь прятали еврейские семьи. Им выдавали паспорта того же самого Алжира или Туниса. Прямо на территории есть кафе. И ты можешь там попить чаю. За соседним столом сидят французские студенты – Сорбонна неподалеку. Целуются, курят сигареты. Gitanes без фильтра, как курили студенты двадцать и тридцать лет назад. Я не понимаю: как же так? А вот вышли женщины с мокрыми волосами. И они отнюдь не похожи на мусульманок. Нет. Это просто парижанки. Они ходят в хаммам, что здесь рядом. И тут же висит прайс-лист: хаммам, массаж мыльный, а после – тажин или кускус и несколько стаканов мятного чая.

И все это стоит 48 евро. Женские дни – вторники, четверги, субботы. Такое вот место в центре Парижа. Я настолько расслабился там, что достал из сумки газету Charlie Hebdo, вот ту, с карикатурами. Мне было интересно, что же из себя представляет эта газета, некоторые карикатуры из которой периодически перепечатывают. Ничего особенного. Пародии на Трампа, на Путина, что-то еще. Я ее листал, а потом вдруг вспомнил, где нахожусь. И подыспугался. Ну, вообще-то никто на меня не обратил ровно никакого внимания. Не знаю, как с равенством во Франции, но свобода и братство там по-прежнему присутствуют. Все-таки целующиеся люди в мечети – это потрясающе.

Вера Полозкова – Алексу Дубасу
25 августа, Венеция

В мечети – ни разу, а в венецианских соборах целу­­ющихся мне случалось наблюдать многократно: ви­димо, лавина эс­тетического восторга так захлестывала незадачливых туристов, что им срочно нужно было как-то запечатлеть ее телесно. Мне нравится, как Венеция рационально распоряжается собственной шквальной кра­сотой: маленький автомат в церкви Сан-Панталон с потолочной росписью работы Фумиани, безумной, в 700 кв. м площадью, – чтобы за евро зажечь свет под нею и рассмотреть ее в подробностях. Подшивки старых архитектурных журналов и тома энциклопедий, из кото­рых сложена высокая лестница, ведущая из книжной лавки наверх, к каналу и мосту. В траттории, где до сих пор каждый день обедают гондольеры, а когда-то любил пропустить с друзьями рюмку граппы Иосиф Бродский, пожилой официант рассказывает мне, что помнит его от­четливо: вот тут он и сидел обычно, вот так вешал плащ, вот этим любил угощать приятелей. У меня есть цикл стихотворных открыток из Венеции, и одна звучит так:

Я не бедствую, – Стефано говорит, – не бедствую, –
жую зелень морскую да кожуру небесную:
есть еще забегаловка на Фондамента Нани:
полторы монеты за бутерброд с тунцом.
Там таким утешенье: с мятым сухим лицом
и дырой в кармане

Я не сетую, – утверждает, – я себя даже радую –
я повсюду ношу с собой фляжку с граппою:
в клетчатой жилетке ли, в пиджаке ли.
Четверть века назад мой друг, докторам назло,
делал так же, пока сердечко не отвезло
бедолагу на Сан-Микеле.

Это была опера, девочка, как он пил, это был балет его:
жалко, ты никогда не увидишь этого, –
только и успевали бросать на поднос закуски.
А потом зашел – его нет, и после зашел – всё нет.
А поэт ли он был, не знаю, разве поэт?
Чёрт его разберет по-русски.

Алекс Дубас – Вере Полозковой
25 августа, Довиль

Вера, уже две недели я в Нормандии. Скоро финал моего­ путешествия – на «Крузенштерне» мне предстоит пройти от Гавра до польского Гданьска. Время замедлилось. Такое ощущение, что в этой части Франции организовано какое-то коллективное сопротивление старости и времени вообще. Недаром здесь творили Пруст и Флобер, которые никуда не спешили. Кручу в руках медный колпачок – знаешь, такие, на деревянной ручке, которыми тушили свечи? В Довиле это отнюдь не предмет старины, купленный на блошином рынке. Я живу у друзей. И они тоже тушат свечи колпачками, а специальным ножичком для бумаг (еще одна любопытная вещь) вскрывают счета от французской компании, поставляющей электричество, или просто приглашения куда-то. А однажды к ним прилетел голубь окольцованный. Там была записка. Номер телефона. Они позвонили. Хозяин этого голубя сказал: «Да, наверное, он заблудился. Можете напоить его водой, потом покормить, отпустить дальше?» Хорошо.

Мне почему-то здесь вспомнилось, как в детстве я читал историю про мальчика, который играл с друзьями в войну, они его оставили часовым и забыли про него. Его встретил дядечка и говорит: «Тебе не надо здесь стоять». – «Нет, меня поставили, я должен выполнить долг». И тогда он нашел офицера старшего по званию, который освободил его от слова. В Довиле у меня ощущение, что меня тоже забыли. Но я хотел бы, чтобы меня не снимали с этих часов, а оставили, навсегда позабыв, чтобы я там так и стоял. Или, точнее, сидел на берегу Ла-Манша и смотрел вдаль. И ножичком иногда вскрывал бы письма от тебя...

Личная встреча

19 сентября, Москва

Алекс Дубас: Вера, я очень рад тебя видеть! Признаюсь, ждал. Хочу отметить, что съемки на Рижском вокзале – уже путешествие. Здесь снимали «Семнадцать мгновений весны», «Вокзал для двоих». Сюда, на этот перрон в фильме «Мы из джаза», помнишь, прибывал поезд с джазовой звездой – загримированной под негритянку Ларисой Долиной?

Вера Полозкова: Скажи мне, пожалуйста, мой хороший, сколько тысяч раз ты уезжал с этого вокзала в родную сторону? Или ты летаешь в основном?

Алекс Дубас: Раньше я ездил. Часто. И провожал здесь любимую, которая теперь стала моей женой. Она тоже из Риги. Как-то однажды мы приехали раньше, за полчаса до отправления поезда, – спрятались и целовались. Думали, что нас никто не видит, а оказывается, везде камеры – все-таки вокзал. К нам подошел милиционер, представился и сказал: «Ну, мы, конечно, можем дождаться, когда вы начнете заниматься­ сексом. Но, вообще-то, не надо здесь этого делать». Пока мы тут фотографировались, многое вспомнилось. Но я хочу задать тебе вопрос: скажи, Вера, ты готовишься к путешествию? В смысле, интересуешься, кто до тебя здесь прошел раньше, что отметил, как про это рассказал?

Вера Полозкова: Обязательно! Я не могу проникнуть в место, если не знаю хотя бы нескольких версий того, почему оно прекрасное, чем освящено, кого это место родило талантливого, потому что география без мифа сразу так не пронизывает. Одна из любимейших моих книг – «Гений места» Петра Вайля. Я всегда ее перечитываю внимательно, собираясь в новое или хорошо забытое старое путешествие.

Алекс Дубас: Знаешь, я однажды вдруг оказался в Лиссабоне – городе на отшибе Европы. Думаю: «А кто про него из наших писал?» Оказывается, Бродский. Они с Довлатовым были на какой-то конференции, выпивали. И Бродский написал стихотворение «Открытка из Лиссабона», которое начинается так: «Монументы событиям, никогда не имевшим места». О чем это он? В Португалии есть памятник – посвящение тому, что она не принимала участия в войне, то есть ей удалось этого избежать, сохранив нейтралитет. Я стою возле этого памятника, читаю в смартфоне комментарий – как же он точно сформулировал.

Вера Полозкова: У Бродского, конечно, был невероятный талант к описанию мест. Но одно из самых несправедливых его эссе – о Стамбуле. Когда я читала, все во мне кипело от негодования.

Алекс Дубас: Почему?

Вера Полозкова: Я понимаю, что Бродский не был обязан любить и проникать в красоты Стамбула, которые в нем вижу я, но мне так хотелось заступиться за этот город.

Алекс Дубас: Зато его полностью реабилитировал Орхан Памук. Я, кстати, под впечатлением от «Города воспоминаний» заглянул на базар и купил там одеколон за шесть лир...

Вера Полозкова: Шипр?

Алекс Дубас: Вроде шипра, да. На этикетке – мужики с набриолиненными прическами. Он у меня дома сейчас стоит, и я им действительно пользуюсь. Очевидно, этот одеколон там продается еще с 20-х годов, и герои Памука тоже его покупали. Да и сам Памук, наверное. А что ты такого приво­зишь из путешествий?

Вера Полозкова: Из Стамбула у меня есть фантастические бамбуковые полотенца, которые производят только там, и их можно купить в большом банном магазине на базаре. Домашняя косметика у меня вся аюрведическая – из моей любимой Индии. Самые разные масла, кремы. Еще у индусов замечательные смеси от простуды – разводишь их в кипятке, вдыхаешь запах (пить это нельзя) и, как в мультике про гневливого короля, сразу багровеешь, настолько они ядерные. Но уже через сутки – ты абсолютно здоров. Еще я люблю привозить чай. Кстати, в Тбилиси на улице Галактиони есть совершенно чудесный чайный магазин Шоты Битадзе. У него свои плантации – и чай растет рядом с черничными кустами. Невероятно вкусный. А самое классное варенье делает Елена Маньенан в Плёсе. Апельсиновое с орехами, я его увожу оттуда банками.

Алекс Дубас: Точно, я знаю эту женщину, у нее чудесный ресторан русской кухни. В этом смысле есть ощущение, что мир маленький. Хотя он вроде бы большой – нас семь миллиардов, кажется. Но вернемся в Индию: есть такое достаточно известное travel-описание Набокова: «Я читаю об Индии, в которой никогда не был, – о баядерках и об охотниках на тигров, о змеях, и по-прежнему ничего о ней не знаю. Но история Киплинга про то, как он вечером выставил сапоги на порог, а утром они все были в зеленой плесени...»

Вера Полозкова: «...говорит мне гораздо больше об Индии». Это правда. Я приехала в Ришикеш, где жила месяц в ашраме и по шесть часов в день занималась йогой – у меня даже есть сертификат, что я могу преподавать. Так вот, через 10 дней к ужасу своему я обнаружила, что мои очень красивые авторские тапочки покрылись толстым слоем плесени.

Алекс Дубас: Когда ты пишешь стихотворение, ты же понимаешь, что это будет своего рода путеводитель?

Вера Полозкова: Конечно. Больше того, моя книга с первым индийским циклом вышла в 2008 году, а я до сих пор полу­чаю письма, где люди рассказывают, как вслед за мной и моим лучшим другом поехали по маршруту, который мы придумали – потому что я поставила себе условие писать по стихотворению в каждом городе.

Алекс Дубас: А ты поясняешь в текстах какие-то термины, которые ты там услышала?

Вера Полозкова: Я никогда не делаю примечаний. Что такое ласси, чуридары, курта – сейчас гуглится за две секунды. К тому же, когда ты совершаешь небольшое усилие, чтобы проникнуть в стихотворение, ты его потом больше любишь и дольше помнишь.

Алекс Дубас: Меня, откровенно говоря, всегда пугали статьи, начинающиеся с описания того, что видно на подлете к месту, где начинается приключение: «И вот из окна иллюминатора показалась набережная Ниццы...» Я понимаю, что человек с самого начала уже врет, потому что на подлете все думают о том, чтобы хорошо сесть.

Вера Полозкова: Абсолютно так. Но в этом смысле Индия честна с тобой невероятно – ты садишься в рыжий дым. И в рыжем дыму в Дели мчишься к кому-нибудь в гости или в гостиницу, и в первый час тебе кажется, что ты едешь мимо брошенных навсегда домов – c дырами в полстены, отсутствующими окнами и крышами и тряпочками вместо перегородок. И только через час ты приходишь к выводу, что нет, они жилые. Ты оказываешься в Стране чудес, и с этого момента для тебя все новое. Даже чай здесь совершенно другая вещь, чем то, что ты себе представляешь. Тебе наливают бурую пряную жижу – масала-чай, который впоследствии станет любимым твоим, естественно. Но ты еще об этом не знаешь. Съездить в Индию – это, в общем-то, все равно что на Марс слетать, не покидая планеты. И именно за это я ее люблю и на протяжении девяти лет туда возвращаюсь, совершая вылазки на новые местности. Мой ребенок пошел в Индии, каждую зиму мы живем там. Намасте – для него совершенно естественный жест благодарности.

Алекс Дубас: Слушая тебя, задумался, а какую же я привычку вынес из путешествий? Вот ты – чай масала, он – намасте. А я – знаешь, что? Я научился пить и полюбил бочковой кофе. И сейчас в отелях я всегда прошу не двойной эспрессо и не какой-нибудь очередной крафт вайт. «Есть фильтрованный?» – «Да». – «Чудесно! Налейте, пожалуйста».

Вера Полозкова: Я вообще люблю гостиницы, надо сказать. Ощущение, что ты ничего не должен этому пространству, дает такую свободу мыслям...

Алекс Дубас: А если еще гостиница хорошая и с видом, то это вообще лучшее место для секса.

Вера Полозкова: Ладно для секса – для творчества!

Алекс Дубас: С другой стороны, из такой гостиницы не хочется выходить в город. Но ты же путешественник, нужно все осмотреть. Ты же знаешь, что есть синдромы городов? Я даже не про стокгольмский. А про иерусалимский или парижский, которые случаются с тобой только в этих городах.

Вера Полозкова: Ничего не знаю о них.

Алекс Дубас: Иерусалимский – когда случается что-то невероятное, даже у неверующих людей, например, стигматы появляются на руках. Это отражено даже в сериале «Симпсоны». Помнишь, вдруг на Гомера что-то снизошло и он начал считать себя Мессией? Второй – парижский синдром, и он чаще бывает у японцев, как ни странно. Это когда люди падают в обморок, им становится нехорошо оттого, что Париж не такой, каким они его себе представляли. Видимо, был какой-то фильм японский о Париже. И еще есть третий – флорентийский, – он же синдром Стендаля, потому что Стендаль упал в обморок от красоты.

Вера Полозкова: У меня есть стих про каменное кино во Флоренции – картинка такой насыщенности, что тебе иногда хочется выйти на какую-нибудь простую улицу или площадь, где символический ряд не будет с тобой в таком интенсивном диалоге. Потому что у тебя случается визуальный передоз во время прогулки где-то уже часа через три. Потом ты приезжаешь в Венецию, о которой я тебе уже немного писала в дневниках, – и с тобой визуальная интоксикация происходит сразу же. Первые несколько раз у меня было чувство, что это такой невероятно помпезный мавзолей – памятник красивым, удивительным временам, которые давно все канули в Лету. Но этой весной я прожила в Венеции целых две недели и вдруг обнаружила совершенно другой город, в котором живут люди. Дети ходят в художественные кружки­. Есть маленькие библиотеки, плавучие. Венецию спасает тот факт, что она свободна от автотранспорта. Почему, например, там низкая преступность? – Если украл, то ты не можешь быстро сбежать. Это первое, что меня поразило. А второе – поскольку она вся из мостов и каналов, основной туристический поток – в центре города. Но если свернуть в любую улочку, то даже в самый час пик ты окажешься в тишине и пустоте.

Алекс Дубас: Если не Москва, то где бы ты жила? Какие города твои? Куда бы ты переехала?

Вера Полозкова: В Одессу. Я собиралась родить там ребенка и остаться, но ряд грустных обстоятельств мне помешал. Еще не казалось, что война эта надолго. Но я не бросаю мечты когда-нибудь пожить там годик-другой. Мне кажется, если где и учиться ощущению, что ты не лишний в этом мире и имеешь полное право на радость и все эти удовольствия, которые тебя окружают, – то, конечно, в Одессе. Если ты в отчаянии или просто даже в какой-то хандре, тебя там не оставят в покое, пока ты не придешь в себя. Быть несчастным в Одессе – это что-то настолько противоестественное!

Алекс Дубас: Скажи, а ты позволяешь себе иногда путешествовать в одиночку?

Вера Полозкова: Обязательно. Для меня это основной способ пополнять исчерпанный ресурс. Люблю ездить поездами. Не очень далеко. В Питер, например.

Алекс Дубас: У меня тоже каждая третья или четвертая поездка случается в одиночку, и я понимаю, что иду на это сознательно. Пытался ответить себе – почему это наполняет? Проанализировал и понял, что в этот момент я полностью открыт для восприятия мира. Не нужно быть самым сильным для своего ребенка...

Вера Полозкова: ...Ну или что-то изобретать для любимой женщины. Мы сразу становимся менее маневренными, как только рядом появляется кто-то, за кого отвечаем. А когда­ ты путешествуешь один, судьба будто получает сигнал. И если вдруг у нее были припасены для тебя чудеса, как раз в тот момент они и происходят – ты вдруг попадаешь в череду потрясающих событий.

Алекс Дубас: Скажи, Вера, существует ли страна, которой ты больше не дашь шансов?

Вера Полозкова: Думаю, что без какого-то невероятного повода я не поеду в Египет. В некоторых местах там очень красиво, но я не люблю отельный отдых, не люблю «все включено». Не понимаю, зачем ехать, если ты не видишь местных жителей, если не знаешь ничего об их быте. В Индии, например, я живу в домике за 350 рупий в день, в котором нет горячей воды, а между крышей и стенами просветы такие, что все, кто хочет, заползают. Гекконы заходят на рассвете, и благодаря им понимаешь – шесть утра, можно вставать. Ты слышишь всех, кто там поет и каркает. И это все для тебя происходит. Вот для меня это мега-люкс-отдых.

Алекс Дубас: Подожди, у тебя там нет даже антимоскитной сетки? А вдруг заползет не маленький симпатяга геккон, а змея, например?

Вера Полозкова: Змея не дура и знает, что там, где люди, опасно. Но в местах, где мы живем, редко встретишь кого-то такого. Крокодил не придет, но может зайти корова – сжевать полотенце.

Алекс Дубас: Попадала в какие-нибудь забавные ситуации от незнания субкультуры местной?

Вера Полозкова: Никогда не забуду день моего знакомства с Гурудевом, наставником вайшнавов в России, которые также известны как кришнаиты (это устаревшее их название). Я много читала его книг, статей, он, кстати, русский – невероятный умница и большой знаток поэзии. И первое, что я сделала, когда его увидела, – я его обняла, конечно. В тот момент у всех окружающих со скрежетом, прямо как в «Матрице», падает лицо на пол. Я отскакиваю – он монах, и женщины не могут до него дотрагиваться. Это считается оскорбительным. Единственный человек, который не дрогнул ни единым лицевым мускулом, – это был он сам, дав мне понять, что ничего страшного не произошло. А все остальные стояли в таком ледяном ужасе, как будто я совершила на него покушение.

Алекс Дубас: А у меня была история, но в Таиланде, как-то рассказывал о ней в своей программе на «Серебряном дожде». Когда я на радостях в баре хотел оставить чаевые. А у них чеки, как у нас раньше, накалывают на такие специ­альные штыри. Я достал купюру в 1000 бат. Ты, кстати­, знаешь, что на ней изображен король Таиланда Рама IX, который умер в прошлом году? Он стоит с фотоаппаратом, и при увеличении видно, что это Nikon, его любимая модель. А король в Таиланде почитается как божество.

Вера Полозкова: И ты королем на этот штырь надел?

Алекс Дубас: Сначала я не подумал об этом. Но тут прекратилась музыка, все танцующие люди замерли.

Вера Полозкова: Ну, это практически то же самое – ты покусился на святое!

Алекс Дубас: Ситуацию спасла женщина-бармен. Она сняла­ купюру, заклеила ее и сказала: «Все нормально». Заиграла опять музыка, и все затанцевали.

Вера Полозкова: Но, конечно же, должно быть какое-то базовое уважение к тому, где ты находишься. Когда в древнем шиваитском городе, куда приезжают паломники со всей страны, вдруг видишь несознательную девочку русскую в шортах выше трусов, это поражает. А ты, конечно, ее аккуратно ловишь за руку и говоришь, что так просто нельзя.

Алекс Дубас: Слушай, а у тебя нет такого... Я, например, иногда сознательно останавливаюсь в гостиницах, где жили известные люди. Например, Сингапур, The Ruffles Hotel, там бывал Сомерсет Моэм. Или в Коломбо есть трехзвездочный отель Grand Oriental, пропахший чем-то, там жил Антон Павлович Чехов.

Вера Полозкова: Мне запомнилась гаванская «Бодегита» (бар La Bodeguita del Medio), где любил побухивать Хемингуэй. Там я тоже бахнула местной кайпириньи, пустившись потом в пляс с мэром мексиканского городка по имени Луис. Это было около восьми лет назад, я, кстати, неплохо танцевала тогда. И вот этот Луис в какой-то момент очень трогательно взял меня за руку и сказал, что он вдовец и мэр чудесного города, в котором 120 тысяч человек, и если вдруг я захочу изменить жизнь навсегда, то знаю, где его найти.

Алекс Дубас: Ну, у этого предложения нет срока давности, да?

Вера Полозкова: (Смеется.) Но знаешь, что еще меня пора­зи­ло – ребята-музыканты в этом баре выбивали ритмы на ослиной челюсти, используя ее в качестве перкуссионного инструмента.

Алекс Дубас: Да, что-то в этом есть. И я уверен, что при Хемингуэе тоже играли ослиной челюстью, и что Антон Павлович Чехов, глядя в окно из номера Grand Oriental Hotel, что выходит на порт, вдохновлялся тем же видом. Ну, может быть, подъемные краны были не железные, а деревянные. А так – ничего не изменилось.