Эльбаз в наглухо, даже на пуговицу под воротником, которой никто не пользуется, застегнутом черном тренче сидит в углу ресторана Barlotti в ЦУМе — а вокруг ни тени еды. Вообще никаких признаков того, что в мирное время здесь что-то готовят. Все убрали. Я уже много лет влюблена в этого человека — он добрый, танцует, шьет платья, которые мне идут (у меня рост 160 см и большая грудь, что требует портновского мастерства старой школы), у него все в порядке с чувством юмора, что для fashion-человека большая редкость. Но, кажется, он сейчас заплачет. В платье нет смысла, если его некуда надеть — оно существует для того, чтобы в нем have fun. Я спрашиваю у Эльбаза, что такое этот fun, а он, как будто не расслышав, начинает рассказывать мне историю — издалека.
– Я сижу на диете. Три недели назад начал все эти упражнения. И вот в Париже в субботу я иду вдоль Сены и думаю, думаю — о миллионе вещей, которые мне надо сделать. И это надо, и то. Споткнулся и упал, выбил локоть, и меня заковали в гипс на три недели. Так вот — это был не fun.
Ему приносят чашку кипятка и пакетик чая (ничего особенного, Grienfield, если не ошибаюсь), и он просит: «А можно, пожалуйста, еще чашку кипятка, и я поделюсь. Это потрясающая вещь — зеленый чай и л-о-т-о-с!» Надо было слышать, как он произнес это слово: «л-о-т-о-с».
– Я скажу вам: все, кроме гипса, было fun. Меня только что освободили. Теперь у меня и fun, и две руки. Только когда у вас одна рука, вы начинаете понимать, что на самом деле их нужно две.
Но это же была левая. Кому нужна левая рука?
– Нужна, нужна! Хотя, впрочем, даже без правой можно обойтись. Девять лет назад в Лондоне я вышел пообедать — и сломал по дороге правое запястье. Почти два месяца не мог рисовать, а работать надо было. Пришлось все драпировать на моделях. Ну и ничего, за эту коллекцию мне дали премию CFDA — в моде это как «Оскар». Тогда сделал про жизнь вывод: все построено на совпадениях, и если что-то происходит, то неспроста. Сломал руку — сделал лучшую в своей жизни коллекцию. Видите тут карму?
Я вижу карму. А еще вижу, что при слове «рисовать» (а может, я просто сначала недооценила волшебное действие лотоса из пакетика) Эльбаз заметно повеселел. Он как маленький мальчик — с такой непосредственностью он размешивал этот чай в моей чашке. Что он делал, когда был ребенком?
– Рисовал женщин. Настоящих, с натуры, — чтобы сделать женщину, воображение не нужно, все уже сделано за тебя. Вокруг меня и сейчас одни женщины — в Lanvin их 95% (Альбер Эльбаз был креативным директором Lanvin с 2001 по 2015 годы; интервью Marie Claire дизайнер дал в 2014 году — прим.ред.). C вами так легко работать!
Почему?
– Потому что вы очень прагматичные.
О да!
– И делаете столько всего одновременно. Вообще, мне кажется, у женщин две стороны. Одна — это когда вы влюблены. Тут вы как тигры, эта ваша часть — про власть. А другая — это матери. Тут вы не про власть, а про силу. Никто так не защитит тебя, как мама. Я очень люблю в женщинах эту их сторону.
Они вас защищают?
– Еще как! Если на Lanvin нападут террористы, женщины их порвут. Они сильнее солдат. Если женщина тебя любит, то это гораздо больше, чем физическая, — это эмоциональная любовь. У женщин чувства развиты гораздо лучше, поэтому они быстрее начинают испытывать к кому-то любовь — или ненависть. Быстро, очень быстро. Они знают, кто их любит, и очень щедро за это платят. Мне повезло — меня женщины любят и прекрасно знают, что я их тоже люблю. Это великая игра любви — и игра жизни тоже: ты и даешь, и получаешь. Знаете, наш папа умер, когда мы были совсем маленькими, маме тогда было года 42, она до этого была художником, а пришлось пойти в ресторан кассиром. У нее вообще ничего не получалось с этим чертовым кассовым аппаратом! Она тогда чуть с ума не сошла, и наша кузина стала ей объяснять, что бухгалтерия — это очень просто, нужно только брать и отдавать. Ты даешь — и ты берешь. Я тогда маме сказал, что это прямо как в жизни.
Речь Эльбаза становится ритмичной, как будто он читает рэп, но медленнее, чем Канье Уэст:
– Вся жизнь — это брать и давать. Нельзя только брать у людей, и только давать тоже нельзя. Тебе нужно выстроить диалог между давать и брать. Я дизайнер моды — что бы это сейчас ни значило, — и я догадываюсь, что моя работа — давать женщинам комфорт, красоту, самооценку. И у всего, что я даю, нет побочных эффектов — посмотрите, я гораздо лучше тайленола. А беру я у женщин уважение, дружбу, преданность и любовь.
Да это просто проповедь! Я киваю головой в такт его словам, еще немного — и начну подпевать. Неважно, что я никогда не рассматривала свою женскую биографию с точки зрения взаимообмена, концепция Эльбаза гипнотизирует меня на энергетическом уровне. А если совсем честно, то в исполнении этого человека любая концепция покажется мне интересной — он мне нравится, и чем дальше, тем больше. Я догадываюсь, как он ответит на следующий вопрос. Если откажется отвечать, то начнет нравиться мне еще больше. И точно…
Как у женщин с чувством юмора?
– А почему вы, собственно, спрашиваете?
Потому что у меня есть ощущение, что у мужчин с этим гораздо лучше.
– Есть ли у женщин чувство юмора… Встречаются иногда очень забавные женщины. И очень-очень много забавных мужчин. Думаете, это от пола зависит? Вот, например, Бетт Мидлер — она смешная. И великий хореограф Пина Бауш — у нее все было построено на чувстве юмора. Ни один мужчина ей в подметки не годился. Но женщины прагматичны, гораздо прагматичнее мужчин, и из-за этого вы иногда теряете чувство юмора. Вам нужно понимать, как что устроено. Вы не про мечты и веселье — вам нужно, чтобы дело делалось. Моя работа — когда я прихожу на работу — выдавать идеи. А потом ко мне приходят женщины, берут мои мечты и превращают их во что-то реальное.
За что вас все любят? Нет, ну правда — назовите пять вещей, за которые любой человек мгновенно в вас влюбляется.
Я не случайно спросила. Эльбаз не снимается в подростковых комедиях, его голый торс не печатают на плакатах — но зимой 2004 года, когда его еще никто не узнавал на улицах, он зашел в нью-йоркский универмаг Barneys, и очарованные женщины в тот день купили одежды Lanvin на 1 000 000 (!!!) долларов.
– Не назову. Они сами придумывают — каждый свою причину. Вот мы тут недавно с подругой сидели в ресторане и говорили про общих знакомых. Думаете, люди в fashion-индустрии все злые сплетники? Мы с ней за весь вечер не сказали ни о ком дурного слова.
Ну, это редкий случай…
– Для меня так вообще уникальный. Я всех ругаю. Я только кажусь таким милым, а на самом деле мне всегда все не нравится — но при этом я окружаю себя симпатичными людьми. И стараюсь не видеть в них пустую половину стакана — они симпатичные, так что это не очень сложно. С собой я хуже обращаюсь. Я пессимист. Всегда чего-то боюсь. Всегда напряжен. У меня всегда какое-то странное настроение. Говорят, что клоуны — самые грустные в мире люди. Я иногда чувствую себя клоуном, у которого внутри очень грустно. Но мне надо всех рассмешить. Смех — это как акт творения, он не из красоты происходит. А из трудностей, боли, самого жалкого состояния. Он, как новорожденный ребенок, дается ценой болезненных схваток.
А что вас расстраивает? У женщин от схваток обычно не портится настроение…
– Да я сам не понимаю. Ну готовлю я коллекцию. Это же ерунда, несерьезная задача в контексте вечности — просто шью одежду. Но для меня это не два метра — ну ладно, три метра ткани, — я каждое платье воспринимаю как часть меня, которую я собираюсь отдать женщине. Я в Париже даже к психологу ходил — спрашивал, почему я, такой control-freak, не могу проконтролировать бутерброд. Я человек железной дисциплины, у меня есть длинный список дел на день и на ночь — но когда дело доходит до еды, я слаб как цветок. Он долго чего-то говорил, а потом спросил: «Люди сейчас могут купить себе тело — грудь, волосы, ресницы, кожу определенного цвета, зубы. Если женщина может купить себе тело, зачем ей тогда платье? Может быть, тело — это и есть новое платье?» И отправил меня думать на эту тему. «Wow!» — сказал я себе, пошел в студию и поменял все ткани. Решил, что с этого момента я как пластический хирург — буду шить все эластичное и бежевого цвета. Как будто кожу сшиваю. Три недели я этим занимался, а потом мне стало ужасно скучно, и я переключился на шифон. Потому что мода вообще не про тело — она про фантазии.
А кто сказал, что женщине каждую секунду времени хочется раздеться. Может быть, от одежды нам нужно что-то вроде защиты?
И тут раздается свист — очень убедительный, как из темной подворотни. «Простите, это мой телефон», — быстро отключает его и продолжает:
– Женщины голодают и упражняются по шесть часов в день — а потом обращаются к моде, чтобы она дала им возможность показать свое усовершенствованное тело. В общем-то, им для этого вообще никакое платье не нужно. Но, по-моему, самые сексуальные…
Тут опять свистит телефон — очень уместно.
– …вещи — это то, что скорее закрывает, чем раздевает. Если все с себя снимешь, места для мечты не останется. Закрой все — появится тайна. А тайна — это очень эротично.
Ну и как вам на диете?
– О-о-о-о-очень непросто. Я стараюсь, но я люблю есть. Каждый раз, как мне в голову приходит идея, я бегу на кухню. Если не приходит, я тоже бегу на кухню. Я боялся, что диета сделает меня гораздо менее творческим человеком. Я своему парижскому диетологу долго и убедительно рассказывал про то, что сахар питает мозг и все такое. А он мне: «Начните терять вес, и креатив пойдет лучше».
Почему?
– Потому что я дам душе свободу. Я уже кое-что сбросил, но еще много осталось. И да, я чувствую себя гораздо более сфокусированным, энергичным. И устаю гораздо меньше. В общем, дам этой истории шанс — посмотрим, что получится.
Вы хорошо улыбаетесь.
– Вы тоже.
Спасибо. А у вас есть табу — то, что вы ни при каких обстоятельствах делать не станете?
– Наркотиков не будет. У меня зависимость возникает за считаные секунды — не хочу стать джанки. А потом, я control-freak — таких, как я, наркотики ни в какое интересное место не приводят. И курить не буду. Я раньше курил — но больше ни одной!
Как бросили?
– Да просто сказал «нет» — это было много лет назад. После этого я шесть месяцев не мог рисовать, потому что сигарета в руке была частью моего рабочего ритуала. Надеюсь, ровно через год я смогу вам сказать, что больше ни разу в жизни не возьму в рот майонеза. А ведь я люблю майонез. И хлеб тоже.
О, знаю — это у нас называют «майонезотерапия».
– Ничего смешного! Люди, которые едят, гораздо более расслабленные. Вы заметили — на шоу Lanvin всегда красивая музыка, красивый свет — и всегда еда и напитки. Эти fashion-люди хотят быть худее моделей. Если тебе 50, вряд ли можно выкроить себе тело 11-летней модели. В общем, я понимаю, что, когда они не едят, они очень напряженные. Так что сначала я им даю поесть, потом выпить, — а потом они пишут про меня хорошие вещи.
Если бы я сейчас дала вам анкету, что бы вы в ней написали? Вы вообще кто?
– Я Альбер. Фамилия — Эльбаз. Я мужчина. Еврей. Работаю в fashion-индустрии, и по ночам мне снится одежда. Я люблю людей. Мне нравится отдавать. Иногда я веселый, иногда не очень. Стараюсь быть оптимистом, но вообще я пессимист. Я великий ипохондрик. Я люблю есть. Путешествовать люблю — и встречать интересных людей. Они гораздо лучше всяких там интересных памятников. Я чувствительный, очень, слишком. Я тут.
Если бы вы создавали мир — ну, небольшой такой, — как бы он выглядел?
– Без Интернета. Там было бы все, кроме Интернета.
Это большая планета, маленькая? Там жарко, холодно?
– Размер не важен. Круглая, квадратная — главное, что не плато, где все едят одну и ту же еду и слушают одну музыку. На ней нет бесконечной коммуникации, нет фейсбука (запрещенная в России экстремистская организация) и прочей дряни. Из-за них начинается дефицит индивидуальности, а потом будет смерть аутентичности. Стоп, я правда хочу для вас его нарисовать, — дайте мне опять блокнот.
Смотрите, это много маленьких планеток. Без всякой системы — они могут летать как хотят, каждая является индивидуальным субъектом. У каждой своя история. И у этой. И у той.
Они общаются между собой?
– Ну, может быть, некоторые. Не все. У них нет необходимости общаться. Иногда очень даже неплохо выйти из круга.
Вот смотрите, тут все про коммуникацию. И похоже на клетку, тюрьму какую-то. Мой мир другой.
Выглядит лучше.
– Он и есть лучше.
Бог тут где-нибудь есть?
– (Грустно.) Да, он тут есть.
Он улыбается, это хорошо.
– Бог везде. Чтобы быть, ему не нужна ни церковь, ни синагога, ни мечеть. Не обязательно иметь религию — в каждом есть часть, которая и есть бог. Вы божественны! И еще, control-freak — это, на самом деле, очень хорошо. Без этого вообще ничего не работает. Это как нельзя быть немножко беременной.
Текст: Ольга Зарецкая
Фото: Getty Images
