Бить или не бить?

Недавно у меня затеяла разводиться хорошая подруга. По крайне серьезной причине – муж бьет их пятилетнего сына Мишу. Все знакомые в шоке, изумляются, как такой изувер мог так долго скрывать свои садистские наклонности, и говорят, что тут не разводиться надо, а подавать заявление в милицию.

Я же оказалась отчасти ренегатом. Сама я в жизни не тронула пальцем ни одного младенца. На своего сына я, кажется, даже голоса никогда не повышала. Но дети бывают разными. Когда мне однажды пришлось десять минут присматривать за тем самым потерпевшим на прогулке, мы сумели дождаться маму невредимыми только одним способом: одной рукой я держала Мишу за шею, второй – за руки, а одну ногу мне пришлось с заботливой строгостью обвить вокруг Миши, чтобы он не мог больше пинаться. И хотя Миша плевался и ругался матом, сбежать на проезжую часть ему так и не удалось. Я восторгаюсь своей подругой, которая по-прежнему убеждена в том, что детей можно воспитывать только лаской и любовью, но в случае с Мишей к списку явно требуется добавить рукоприкладство.

Хотя детей бить нехорошо. Это – аксиома современного общества. Чрезвычайно свежая аксиома, которая вызвала бы споры еще лет тридцать назад, а парой веков раньше показалась бы кощунством.

В годы студенчества мне попались в руки работы Ллойда Демоса о психоистории детства, которые меня тогда донельзя впечатлили. Он предположил, что удивительное сочетание страстной любви к детям с активной готовностью их убивать и истязать свойственно только людям. Если бы мистер Демос чуть-чуть отвлекся от восхитительных образов «Младенца-Родителя, персонифицирующего материнскую грудь и одновременно сосуд для испражнений» (да-да, это цитата) и посмотрел себе под ноги, то он увидел бы, что детоубийством регулярно грешат не только люди, но еще и собачки, крыски, кошечки, воробышки... Для выкидывания из гнезда яиц им вовсе не требуется, например, поклоняться Космической Смертоносной Праматери. 

По-плохому

Ну да, выводы в книжке делаются дикие, зато факты подобраны с размахом. Ллойд убедительно доказал, что примерно до середины 18 века огромная детская смертность во многом объяснялась скрытыми детоубийствами, что отцы и матери как зажиточных, так и весьма скромных семейств охотно расставались со своими детьми, отправляя их нянькам, кормилицам или родственникам на воспитание.

В ребенке видели не невиннность, а греховность, ибо каждый младенец мало того что появлялся на свет неприличнейшим путем – он еще и стремился демонстрировать самые порочные задатки изначально. Дети жадны, прожорливы, лживы, нечистоплотны, они заключают в себе бесов, заставляющих новорожденных орать с утра до ночи. Дай карапузу волю – он будет не ходить, как подобает христианину, а ползать, как дикий зверь, на четвереньках. Соответственно, лишь очень строгим обращением из ребенка можно выбить дурное и населить тщедушное тельце благонравием.

Благонравие начиналось прямо с рождения. Кормить новорожденных чаще трех раз в день почитали баловством. В три-четыре месяца младенца весьма оперативно приучали проситься на горшок, макая голой попой в ледяную воду с целью скорейшего приучения к опрятности. На него цепляли помочи, чтобы он передвигался благородно-вертикальным способом. Уже к году любой ребенок был хорошо знаком с вразумляющим действием розги.

Неудивительно, что в литературе Средневековья и Возрождения трудно найти умиленные описания счастливого детства. Младенчество и отрочество традиционно считались периодом страданий, причем они были уготованы и принцам, и нищим. Принцам даже тяжелее было, так как их усиленно с утра до вечера обучали наукам, да и воспитателей у них было побольше.

Попадаются, конечно, биографии, авторы которых вспоминают своих родителей как людей нежных и мягкосердечных, но они заканчиваются сожалениями о том, что в отсутствие строгой руки рассказчик вырос балбесом и много горя хлебнул впоследствии.

Пожалуй, первое описание иного вида детства европейскому миру подарил Монтень, французский философ-аристократ, которому крайне повезло с утонченным папой и мамой – богатой и образованной еврейкой. Родители Монтеня баловали ребенка по тем временам безмерно, охотно играли с ним, старались обучать мальчика, не мучая ни физически, ни психически, – и вырастили чрезвычайно достойного человека. Монтень неоднократно превозносил такой способ воспитания, с большим или меньшим успехом применял его на своих детях и впервые заронил в просвещенные европейские умы идею о том, что, в принципе, счастливое детство не обязательно приводит человека на виселицу. В конце 18 века Жан-Жак Руссо окончательно перевернул ситуацию, убеждая родителей не бить, а любить детей, ибо только лаской и терпением можно вырастить существо, эгоизм которого будет поставлен на службу добродетели, стремление к счастью приведет к успеху в жизни, а непривычность к тупому страданию позволит при взрослении сохранить пылкость и деликатность чувств. Ну, примерно так. 

По-хорошему

И вот в 19 веке просвещенные и не очень родители принялись изо всех сил любить детей. Самый яркий пример – английская королева Виктория, заботливая мать 14 детей, которая подавала нации пример. Если свести воедино викторианские педагогические нормы, то в целом ситуация выглядела так.

Порка не рекомендовалась для девочек, так как, по наблюдениям физиологов, развивала в них излишнюю чувственность. Бить нежную юную леди считалось дурным тоном, розги сохранились только в девичьих школах для низшего класса, но даже там били только по ладоням или шеям учениц.

Телесное наказание мальчика считалось делом небесполезным, так как мужчины должны быть крепче духом и телом. Отсюда и простое, часто дурное питание, и холод в спальнях и классах. Сейчас частные английские школы, куда посылают своих избалованных детей русские миллионеры и арабские шейхи, тоже очень гордятся отсутствием отопления и пустой капустой на обед.

Самыми же частыми наказаниями были:

Оставить без обеда. Викторианцы крайне уважали этот метод, который совмещал в себе должную физическую неприятность для вечно недокормленного ребенка с возвышающей его дух протестантской идеей воздержанности. Кроме того, он был чрезвычайно приличен: «Мисс, выйдите, пожалуйста, из-за стола, ваши манеры недопустимы!» Алиса у Кэрролла на такие вещи даже не обижалась: «Если откладывать наказания на потом, то в один прекрасный день можно остаться без ста обедов... Хотя это еще ничего – хуже, если бы надо было съесть сто обедов сразу».

Заставить писать штрафные строчки (применяется до сих пор), чтобы ребенок во время наказания запоминал важные истины и упражнялся в каллиграфии. Написать двести раз подряд: «Я больше никогда не буду сосать мятные леденцы во время церковной службы», – что может быть более возвышенным? Самые умные дети прикрепляли по десятку карандашей к линейкам, чтобы писать несколько строчек сразу (хотя устройство и отладка такого агрегата занимали обычно времени больше, чем честное отбытие наказания, а результаты часто приводили к новым штрафным строчкам).

Запереть в темной комнате. Маленьким детям там было страшно, детям постарше – скучно. Местом наказания служили кладовка или шкаф, где наказанный должен был просидеть несколько часов, размышляя об ошибочности своего поведения.

Уложить в постель. У ребенка отнимали одежду; и день, а то и несколько, он должен был пролежать в постели, куда нельзя было брать ни книг, ни игрушек, а братьям и сестрам категорически запрещалось скрашивать его унылое одиночество.

Запретить общение с братьями и сестрами, взрослые обращались к ребенку только в самом крайнем случае. Сестры Бронте пишут, что такое наказание могло длиться неделями.

Выставить на посмешище. В школе провинившемуся писали на лбу название его греха (например, слово «лгун» или «лентяй») – и в таком виде он должен был влачить грустное существование в недоброй детской среде. Еще у педагогов в шкафу всегда хранились дурацкие колпаки, накладные носы и ослиные уши. Наряженный таким образом ученик должен был стоять на стуле во время общих обедов или занятий в классе.

Дать лекарство – горькое, с мерзким запахом, для пущей назидательности вызывающее расстройство желудка. Считалось, что касторка и смесь серы с патокой еще и полезны для здоровья, так что чем чаще их дают непослушным детям, тем лучше.

Все эти виды наказания считались передовыми, «гигиеническими», но Чарльз Диккенс думал по-другому: «Немалое количество жертв таких передовых систем воспитания предпочли бы им обычную трепку, преимущество которой заключается в том, что она хотя бы происходит быстро и не требует от тебя усилий».

Без секса, но с физкультурой

Раз уж детей признали невинными, эту невинность полагалось охранять со всей строгостью.

Детская сексуальность у обитателей эпохи Возрождения никого не смущала и не вызывала особого протеста – она была предметом весьма фривольных шуток. Мастурбацию называли «детским грешком» – и отношение к ней было вполне терпимым, если речь шла о маленьком ребенке. Но викторианцев на этой мелочи переклинило. Если ребенок невинен и чист, то любые проявления его сексуальности – это признак того, что педагогический продукт начал портиться.

Девочкам опять повезло больше – господствовало мнение, что они вообще лишены плотских желаний, про существование женского оргазма широкая публика не знала, а девичью мастурбацию замалчивали так активно, что даже Толстой и Золя писали порой несусветную чушь о природе женской чувственности.

Мудрые матери, няньки и гувернантки, естественно, понимали, как обстоят дела в реальности, поэтому внимательно следили за гигиеной девочек, дабы воспалительный процесс в интимных областях не провоцировал чувственности. Девочкам не разрешали ездить верхом в мужском седле, садиться на качели-бревна, скакать на лошадках-палочках. Были и другие игры, не подходящие маленьким леди по причинам, о которых джентльменам знать вовсе не надо. Ну и спать хорошим девочкам полагалось, сложив ладошки под щечкой, чтобы их целовали ангелы.

А вот мальчику закон детской прямо предписывал держать руки во время сна поверх одеяла – без всяких ангелов. Медики и ученые с активностью, с которой сейчас предостерегают нас от курения, убеждали воспитателей, что онанизм приводит к слепоте, безумию и смерти. У них были доказательства – огромное количество запертых по бедламам идиотов, которые безостановочно мастурбировали, и, путая причины и следствия, врачи викторианской эпохи были абсолютно убеждены в чудовищном вреде онанизма для мужчин вообще и для мальчиков в частности. Антимастурбационные приспособления эпохи – все эти зубастые кольца для пенисов – свидетельство того ужаса, который испытывали перед страшным грехом викторианцы. Очень популярным способом борьбы с детским онанизмом было обрезание без обезболивания, а если у мальчика еще оставались какие-то иллюзии по поводу происходящего, то его предупреждали, что в следующий раз беспокоящий его орган будет отрезан весь, целиком. Даже к детской гомосексуальности общество было терпимее – это дело процветало во множестве пансионов, старательно не замечаемое педагогами.

Лучшая в мире (по крайней мере, самая престижная) педагогика – британская – с тех пор держится на трех китах: спорт во всех видах, холод и голод. Потому что все это хорошо помогает от похоти. Спортивные успехи и в Старой, и в Новой Англии приравниваются к академическим, теннис, гребля и крикет для воспитания джентльмена или леди считаются не менее важными, чем хорошее правописание и знание иностранных языков. А иногда и более важными. У вас есть два способа получить для своего ребенка стипендию в хорошем университете Англии или США и не платить, таким образом, за образование. Во-первых, выдрессировать его до такой степени, что он сдаст GCE Advanced Level на 24 балла (это вроде нашего единого государственного экзамена в Великобритании) или SAT на 2400 и ACT на 36 (аналог ЕГЭ в США), но это слабая гарантия. Во-вторых, во младенчестве отдать его в профессиональный спорт (высоко котируются теннис, гольф, баскетбол, бег и легкая атлетика, гребля, плавание, фигурное катание и хоккей) – тогда сначала у него будет тренер, который станет бить малыша за вас и сделает из него чемпиона, а потом чемпиона у вас с руками оторвет университет, престиж которого до сих пор определяется количеством олимпийцев и прочих героев спорта среди студентов и выпускников. 

С творческим уклоном

Нечестно говорить о викторианцах как о сентиментальных садистах. Они действительно любили детей. Они первыми всерьез заинтересовались тем, как малыш воспринимает мир. Они создали первую и, положа руку на сердце, лучшую в мире детскую литературу.

Им рассказывали истории о девочках, которые горят в аду за украденный из буфета цукат, а они создали культ детских стихов, песенок и рисунков. У них были Льюис Кэрролл и Эдвард Лир. Несмышленость детей престала раздражать – она стала отправной точкой творчества. Взрослые дяди и тети выпускали все новые тома «Невероятного собрания самой несусветной чепухи про летающих свинок и кота в цилиндре», которыми в гостиных зачитывались чуть ли не активнее, чем в детских. «Сказки матушки Гусыни» стали национальным бестселлером. Королева Виктория, прочитав «Алису в Стране чудес», пришла в столь невероятный восторг, что приказала в тот же день доставить ей все книги этого замечательного писателя – и была немало расстроена, увидев собрание математических трудов профессора математики Ч. Доджсона. В результате малолетняя Англия сама стала сочинять. Особенно девочки – их воспитывали дома, не сильно терзали латынью с греческим, так что у них было больше времени.

Игрушки, детская одежда невзрослого покроя – все это придумали викторианцы, первые, кто решился, образно говоря, сесть на пол, чтобы поговорить с маленькими людьми на равных. Так что если мы, вдохновившись новым английским законом, разрешим себе иногда (если очень хочется!) бить детей, рукоприкладство придется уравновесить диалогами с воспитанниками – иначе этой системе воспитания грош цена. 

Что делать без детской травмы

Современный житель Европы или США не назовет детство викторианцев счастливым. Детей тогда было много, они не считались главной ценностью жизни, а условия воспитания мальчиков в закрытых школах были таковы, что современные тюрьмы для несовершеннолетних показались бы курортом малолетнему питомцу Итона или Харроу.

Но вот счастливее ли стали взрослые – это еще вопрос. Превратив детство в праздник, человечество столкнулось с непростой ситуацией – большинство людей развитых стран мира стало воспринимать своей жизненный путь как вектор, направленный вниз. Попадая из атмосферы любви, заботы и абсолютного душевного и физического комфорта в то, что принято называть взрослой жизнью, человек начинает жутко страдать.

Вот джентльмен, окончивший в 1880 году Харроу, – он точно знал, что все худшее в жизни он уже пережил и впереди его ждут лишь восхитительные дни, полные свободы и сытости. Джентльмена, окончившего Харроу, очень трудно было чем-то напугать или расстроить. Джентльмен, окончивший Харроу, был хорошо образован вне зависимости от своих способностей, так как отсутствие таланта легко возмещалось многочасовой зубрежкой, а леность изгонялась розгами.

И сегодняшние родители, а также подросшие ученики начали задумываться на всякие интересные темы.

Запрет на физические наказания детей, говорят они, – это замечательно. И усиление родительской ответственности за безопасность ребенка – это тоже правильно. Но чем больше общество заботится о детях, тем меньше этих детей становится. Потому что ответственный человек не рискнет завести ребенка, пока у него все розетки в доме не прикрыты. А вдруг малыш споткнется, поцарапается, не выучит стишок к празднику и не сделает макет вулкана к выставке? Это раньше было хорошо: погрозишь ремнем – и варенье цело, и в табеле одни пятерки, а теперь нужно уговаривать-уговаривать-уговаривать...

Хорошо тем, у кого дети от рождения усидчивые, спокойные и любознательные. А если ребенок от рождения упрям, как осел, энергичен, как угорь, и лишен стремления настойчиво овладевать знаниями? Что делать? Накачивать его прозаком, таскать по психиатрам и покорно ждать 18-летия, когда дитя, наконец, посадят в тюрьму за ограбление парикмахерской? Вот раньше отправишь такого в Харроу – и домой возвращается джентльмен с аккуратными шрамами в области ягодиц и прекрасными перспективами на будущее. А сейчас что?

И нет ли дискриминации в современном обществе по отношению к людям, чей буйный нрав в детском и подростковом возрасте – нрав, который так легко можно было унять с помощью... кхм... викторианской строгости, – лишил их возможности получить образование и стать достойными членами общества?

Но, конечно, масштабно возвратить физические наказания в семью и школу уже не удастся. Нетерпимость общества к насилию сегодня столь высока, что оно даже воевать не хочет. Англичане зря радуются – розги из школ у них все-таки скоро изгонят окончательно. Процесс этот неспешен, многотруден и может порой буксовать, но вариантов нет: Декларация прав человека прямо и ясно запрещает бить военнопленных, заключенных и – да! – детей тоже. Они ведь тоже люди.