На часах была половина третьего дня. Я стояла как вкопанная посередине трассы, не в силах двигаться дальше. Меня буквально парализовал страх. Остаток склона действительно был крутоват, в буграх, и вдобавок под мартовским солнцем снег во второй половине дня сделался мягким и рыхлым. Но я была практически единственной, кому эти обстоятельства мешали. Мимо меня на нешуточной скорости то и дело проносились вниз трех-четырехлетние шкеты, едва вставшие на горные лыжи. А я продолжала стоять и бояться.
Я катаюсь на лыжах уже как минимум 13 лет. За эти годы я объездила множество горнолыжных курортов в Европе и Америке. Я училась – с частными инструкторами, в группе, с экспертно катающимися друзьями. Большинство моих мужчин прекрасно катались на лыжах и все меня тоже учили – с разной, конечно, степенью терпения. (У моего мужа терпения оказалось меньше всех – он, покатавшись со мной пару дней, в конце концов предложил ездить раздельно.) У меня бывали периоды «взлетов». Мягкий свежий снег, широкие пологие склоны, хорошая погода, тело в хорошей форме – в этих случаях я начинала действительно неплохо кататься. Разрешала себе разгоняться, на время забывая о гипотетической опасности и убедив себя, что все будет о’кей. Но стоило условиям хотя бы немного усложниться – со мной случался ступор. В этот раз мне было особенно сложно – сказался двухлетний перерыв (в прошлом году я из-за беременности пропустила горнолыжный сезон). Я, конечно же, снова взяла инструктора, но как только осталась одна, в голове опять зазвучала зловещая мантра: «Мне страшно!»
На самом деле эта колонка не совсем о горных лыжах. Она – о страхе. Который мешает нам дышать полной грудью и наслаждаться жизнью. Я уже давно умею кататься на горных лыжах, но не позволяю себе. Потому что боюсь.
В последние дни я много размышляла о том, когда в нас впервые поселяется страх. Передается ли он с материнским молоком? Или еще в утробе? Или чуть позже, когда в наше подсознание прочно записываются встревоженное выражение лица мамы или папы и их «запуги»? Или страх – это так или иначе часть нас, нашей ДНК, и он передается с генами в зависимости от количества и интенсивности испытаний, которые выпали на долю рода?
Нейрофизиологи утверждают, что мы действительно приходим в этот мир, уже умея бояться. Несколько лет назад ученые установили, что «ген страха» находится в амигдале – височной области головного мозга, имеющей форму миндалины. Это один из самых примитивных участков мозга, который есть даже у рептилий. Именно оттуда поступают сигналы, которые сообщают телу об опасности, заставляя ладони потеть, мысли – путаться, мышцы – напрягаться, сердце – стучать с повышенной скоростью, а эндокринную систему – выбрасывать в кровь определенные гормоны.
Страх – это реакция защиты от опасностей, реальных и мнимых. Если бы мы вообще ничего не боялись, то вряд ли выжили бы. Полное отсутствие страха с точки зрения эволюции бессмысленно. Но помимо врожденного есть еще страх накопленный, он более осознанный, связанный с нашим опытом, с воспоминаниями, которые служат триггерами соответствующим эмоциям. Про себя я, например, знаю, что я привыкла бояться. Я выросла с очень тревожной мамой, а страх, как это уже давно доказали ученые, – эмоция крайне заразная. Видя, что другим страшно, мы тоже начинаем бояться, и чем ближе нам человек, тем сильнее и быстрее это состояние передается. Мне тоже свойственна повышенная тревожность – я часто ищу опасности даже там, где их нет. А наши привычки, как известно, формируют характер.
Психологи называют это недоверием к миру. Им страдают многие современные люди. Но это лечится. Долго, сложно, но лечится. Есть многочисленные психотерапевтические методы (например, когнитивная терапия), позволяющие осознать природу своих страхов, подняться над ними, чтобы, увидев более полную картину реальности, постепенно обрести большую свободу в выборе реакции на любую ситуацию. Кстати, журнал Science недавно опубликовал результаты исследований, подтвердившие, что не только гены влияют на наши мысли и поступки, но и наоборот. Соответственно, меняя образ мыслей и поведение, мы можем влиять на работу наших генов и их эволюцию. То есть, работая со страхами, преодолевать их, учиться доверять миру, себе, собственному телу, воспитывать в себе смелость. И меняться.
Меня не раз спрашивали, зачем я вообще лезу в горы, раз мне все это так сложно дается. (Мне, например, понадобилось несколько лет, чтобы избавиться от одного только страха высоты – поначалу я жутко боялась упасть с подъемника.) Но горные лыжи для меня – своеобразная психотерапия, сильнодействующее лекарство от тревожности. Чем больше мне приходится преодолевать, тем больше это занятие становится для меня наркотиком. Не исключено, что, если бы я встала на лыжи, как многие европейцы моего поколения, в раннем детстве, а не в 22 года, когда уже научилась «надумывать» проблемы, мне было бы гораздо легче. Детям не свойственно анализировать, у них снижено чувство опасности. Муж хочет поставить нашего малыша на лыжи как можно раньше. Я не против. Я вообще мечтаю, чтобы он в жизни ничего не боялся – почти. Я знаю, что могу ему помочь, хотя бы не транслируя ему мои собственные страхи.
А с той злополучной трассы я все-таки съехала. Точнее, нашла другую трассу, в объезд. Из любой «страшной» ситуации всегда найдется выход. Не так ли?
Фото: Getty Images
