Для работы психолога сериалы – настоящий «клондайк», кладезь стереотипов, доведённых до абсурда, но от этого не менее правдивых. Ну, например. Героиня встречается с мужчиной. Любовь – безумная. И вот нам уже крайне романтично показывают, как у них там доходит до секса. А как доходит и доходит ли вообще до вопросов предохранения – не показывают, потому что это не романтично. А потом – ах, какая неожиданность! – внезапно выясняется, что героиня беременна. И что же она делает? Может, она идёт к своему безумно любимому мужчине, сообщает новость и предлагает обсудить, что теперь делать? Нет, что вы, зачем же! Вместо этого она на протяжении нескольких серий изливает душу подружкам, объясняя, почему она НЕ будет ничего сообщать мужчине. Чтобы он, например, не подумал, что она пыталась его «заарканить». Чтобы он не был вынужден на ней жениться. Чтобы он не был потрясён неожиданным обременением и ответственностью, на которую не подписывался. Ну и, конечно, чтобы он не унизил её требованием немедленно сделать аборт. Поэтому – ах, да конечно же, у неё нет другого выхода, кроме как этот самый аборт. Превентивно. В качестве проявления жертвенной любви.
Я не хочу с вами обсуждать аборты. Они всем уже оскомину набили, как и мнимый их запрет. Но считаю важным рассказать вам о том, как мужчины, силой исключённые из процесса, переживают аборты своих женщин. И ещё о том, как постепенно (сначала вынужденно, а потом осознанно) женщины узурпировали единоличное право на принятие этого решения.
С чего всё началось? С тех советских десятилетий, когда неожиданная беременность была самой страшной проблемой женщины. И у каждой перед глазами был образ беззаботно уходящего мужчины. Гнусность тех времён, помимо прочего, была ещё и в том, что они превращали мужчину либо в жертву, либо в подлеца. В идеале он должен был «поступить как порядочный человек» и жениться, ощущая себя связанным по рукам и ногам. Если же мужчина категорически этого не хотел – оставался только аборт. В лучшем случае он совал своей невезучей подруге деньги. В худшем – осыпал её обвинениями и убегал, сломя голову.
Все мы выросли на рыдающей Кате Тихомировой, униженно просившей своего Рудольфа найти врача. После такого три раза подумаешь, прежде чем приглашать к себе на ночь парня с телевидения/модного айтишника. В цепочке «беременность – аборт – мужчина – поговорить» явно есть слабое звено, и все мы знаем, какое.
Но вот только не надо делать вид, что мы по-прежнему так зависимы. Всё давно изменилось. У нас есть деньги. У нас есть максимально комфортные способы прерывания беременности, если таковая всё же случилась вопреки планам. Перспектива выйти замуж за человека, который предпочитает Земфире Дениса Майданова, нас пугает куда больше. (И идиотизм ситуации – как ты могла не предохраняться после того, как познакомилась с его мамой, уже тогда всё было понятно). И если он разделяет точку зрения на туманность ваших совместных перспектив, то любые диалоги на заданную тему ставят вас в бесконечно унизительное положение, так что куда легче принять решение, не опираясь на мнение партнёра.
Но вот парадокс. И женщины теперь не те, и времена не те – так ведь и мужчины теперь не те! Сегодня им больше не угрожает ни статус жертвы брака «по залёту», ни статус подлеца, отказавшегося помочь. У них есть права, возможности и деньги – либо на алименты и всяческую помощь матери своего ребёнка, либо на возможность облегчить ей процедуру аборта.
«Ой, да ладно! А что бы он такого сделал, даже поговори я с ним?» Да много чего, на самом деле. Может быть, он с радостью, а не досадой, предложил сохранить ребенка – в браке ли, вне брака ли, но с готовностью его принять и обеспечивать. Может быть, он, согласившись на аборт, взял бы на себя поиск по-настоящему хорошей клиники. А может быть, просто пошёл бы туда с вами и, насколько возможно, был рядом – сознавая, что это не «зуб вырвать». Он бы принимал участие, во всех смыслах. Он бы чувствовал себя второй стороной диалога – и делил ответственность.
Но этого шанса ему не оставляют. По старой памяти. Заставляя отвечать и расплачиваться за грехи отцов, так и живущие в генетической памяти злобным стереотипом. Как, вы думаете, он себя чувствует в этой ситуации? Он – даже не донор спермы, он – «мальчик для секса», механизм удовлетворения, выдавший брак в работе, «несчастный случай на производстве». Что-то вроде внезапно засбоившего вибратора. И как у механизма, у него нет ни права голоса, ни права выбора. Он – пустое место, не принимаемое в расчёт и изначально выброшенное из уравнения. В лучшем случае ему холодно сообщают о решении сделать аборт превентивно. В худшем – постфактум. А иногда и вовсе не сообщают, вот ещё. Если раньше мужчина искренне считал, что «сбегать» на аборт – что зуб вырвать, то теперь роли поменялись, и уже женщина спокойно констатирует рутинность этой процедуры. «Да брось, ничего такого, ты тут ни при чём!». В психологии есть такой термин: символическая кастрация. Вот именно это мужчина и чувствует. При этом виноватым он будет всё равно. Повторим ещё раз: решение принимает не он, а виноват – он. Совершенно как раньше, несколько десятилетий назад, – женщина.
И здесь можно бы злорадно высказаться о закономерном бумеранге, если бы не… Помните, когда-то был роскошный клип Милен Фармер, где она боксирует с мужчиной? Сначала по правилам, потом – без. В конце концов она побеждает, мужчина растоптан и нокаутирован, но, оставшись одна, героиня бессильно опускается на колени в луче света на опустевшем ринге. Потому что на самом деле это не победа. Это – тотальное одиночество.
Об авторе:
Люция Сулейманова – клинический психолог, кандидат психологических наук, управляющий партнер Центра образовательной кинесиологии, автор тренинга «Встань и иди».
Личный сайт автора luciapsycho.su
Фото: Getty Images, архивы пресс-служб
