Борис Хлебников: об «Аритмии», недраматургичной интелли­генции и деньгах Минкульта

*Яна Троянова признана иностранным агентом по решению Министерства юстиции РФ от 17.11.2023

12 октября состоялась всероссийская премьера фильма Бориса Хлебникова «Аритмия». Но еще задолго до этого момента, в социальных сетях начали множится рецензии и комментарии, о том, что эта картина «настоящая бомба». Великолепный рассказ о том, что волнует всех, вызывающий у зрителей неизменные слезы в финале. Актриса Яна Троянова ─ давняя подруга режиссера. И именно ее мы пригласили участововать вместе с Борисом в рубрике Modern Talking. Получился правильный разговор о жизни и о кино.    

Яна: Я хочу рассказать о том, как мы с Васей (Василий Сигарев – кинорежиссер, сценарист, продюсер, драматург и муж Яны. – МС) увидели тебя, Боря, в первый раз. Было так: Вася написал сценарий «Волчка», и, собственно, ты этот сценарий прочел и дал продюсеру Роману Борисевичу. И вот уже идет подготовка к съемкам, когда Роман нам звонит и говорит: «В Екатеринбург сегодня прилетает Борис Хлебников с фильмом «Свободное плавание». Если хотите, сходите, заодно и познакомитесь». Мы пришли, увидели фильм, раззявили рты – настолько это оказалось наше кино. Я помню этот период, когда я окончила школу и надо было идти в так называемое свободное плавание, как мне было сложно и некомфортно в этом мире. Для Васи это были какие-то его важные вещи. Как он молодой был вынужден на птицефабрике работать, по утрам ездить с этими тетками в автобусе и думать: «Боже, чем я занимаюсь!» В общем, задело нас. После фильма мы увидели, как тебя окружили люди, застеснялись подойти и ушли. Свернули за угол, и вдруг я говорю: «Вася...» А он:«И я думаю, что надо вернуться. Хотя бы поздороваемся, скажем «спасибо». Для нас ты, Боря, был... Режиссер. Настоящий. А мы еще такие цыплята.

Борис: Это очень смешно, потому что я про вас знал и меня все пугали: «О, Сигарев с Трояновой – разбойники!» А я уже много читал Сигарева и смотрел «Пластилин».

Яна: И когда мы вернулись, ты стоял на улице и курил. Мы испугались, говорим: «Здравствуйте, мы – Вася и Яна». А ты: «О, вы здесь! А я как раз собирался вам позвонить. Борисевич дал ваш номер».

Борис: И пошли в пельменную. На площади. Трехэтажная такая.

Яна: Да-да, в центре города. А когда ты улетел, случился такой вакуум. Только что было что-то большое и хорошее, и больше нет. А потом мы сняли свой «Волчок», приехали в Москву делать монтаж и с тобой познакомились ближе. Мы так долго друг друга знаем, но до сих пор каждый раз тебя встречаем как что-то большое и хорошее. Что бы ты ни сделал, Хлебников, я все пойму, пойму, почему ты так сделал. И так же Юля, твоя жена. Вы с Баталовой для нас дорогие люди.

Борис: Все это абсолютно взаимно.

Яна: Спасибо. Помнишь, был период, когда Вася к вам часто ходил? Даже есть ходил, когда он в Москве монтировал, а у меня были дела в Екатеринбурге. Ты мне тогда еще позвонил: «Троянова, ну все, Сигарев тут брошенный». Москва такая огромная, но в ней есть Хлебников с Баталовой, к которым можно зайти согреться и успокоиться. Мы же не москвичи. Для нас было с Москвой связано много не то что неприятного – тяжелого. Знаешь, что хочу спросить... Вот ты коренной москвич. А мы с Урала приехали, варвары такие. Нас многие побаиваются, кто-то недолюбливает, кто-то и любит, конечно. Но только вы с Юлей нас принимаете безусловно. Я-то знаю, кто вы для меня. Но ты, Борь, скажи, кем ты сам себя считаешь – ты народ или интеллигенция?

Борис: Я, конечно, интеллигенция. И я всегда чувствую зависть к тебе и к Васе... Если ты родился в Москве, то ты ботаник и задрот просто потому, что вообще не знаешь жизнь. Мне, например, чтобы писать сценарий, нужно идти и брать кучу интервью, изучать вопрос, общаться с людьми.

Яна: Тогда как мы пользуемся своим багажом, да? Ты об этом?

Борис: Конечно. А у меня какое-то научное исследование. Мне приходится куда-то проникать, а вам это совершенно не нужно, потому что у вас это в эмоциональном поле, вы просто внутри. А я, конечно, снаружи.

Яна: Я поэтому и спрашиваю. Вот у тебя в кино простые люди, я себя от них не отделяю. Там я, там Вася. А каким образом там ты? Кто ты в своем кино – главный герой или все герои?

Борис: Я стараюсь присвоить всех. Когда присваиваешь, люди перестают быть идеями. Ужасно, когда твой персонаж остается идеей, марионеткой, которую ты придумал. А когда ты с людьми знакомишься, начинаешь любить их, они тебя начинают раздражать, они уже фиг тебе поддадутся. Есть же очень простое театральное упражнение и у драматургов, и у актеров, когда, скажем, пьеса про героя, которому сейчас 35 лет. И твоя задача – придумать, как он родился и как дожил до своих лет, и что с ним было во сколько лет и при каких обстоятельствах. Вот тогда ты хоть Гитлера поймешь – почему он такой. И все, ты его присваиваешь, какой бы он ни был.

Яна: Знаешь, почему я спросила про интеллигенцию и народ? Меня однажды Авдотья Смирнова попыталась убедить, что нет, конечно, ты не народ, ты – интеллигенция. Я спрашиваю: почему? Потому что ты, говорит, образованный человек. Я не приняла такой вариант. Мне казалось, что я between, потому что у меня нет такой способности, как у тебя, – принимать людей такими, какие они есть. Для меня это очень тяжело. А ты интеллигент, но снимаешь кино про простых людей. Они тебе интереснее, чем интеллигенция?

Борис: Я свои фильмы специально не задумывал, они так получались. К примеру, в «Свободном плавании» я увидел финал – вот эту баржу, которая плыла по реке, и из этого сделал историю. Потом я познакомился с актером Сытым и решил сделать комедию с артистом Сытым в главной роли. Больше никакой не было задачи. С «Аритмией» получилось так же. Мы хотели сделать телемуви для ТНТ, потом дали героям профессию, и они у нас стали врачами. Я начал изучать врачей, брать у них интервью, и все это унеслось в драму.

Яна: Но при этом ты не снимаешь кино про интелли­генцию...

Борис: Про интеллигенцию – не то что мне неинтересно... У меня есть одна идея, которую, может быть, я когда-нибудь сделаю. Понимаешь, проблема интеллигенции еще и в том, что она очень недраматургичная. Сложно, например, написать книгу про писателя. Вот представь себе, проблема у писателя – не пишется ему. Но что это за проблема для зрителя? Ну не пишется – иди работай! Проблема – это дружба, любовь, предательство, смерть. Ты правильно задаешь вопрос. Я не чувствую конфликта. Хотя я видел много прекрасных фильмов про интеллигенцию, но сам я не могу нащупать.

Яна: Есть мнение, что в основной своей массе народ наделен рабским сознанием. Это ему интеллигенция вдолбила, или так и есть? Вообще, ответственна ли интеллигенция за народ, за его просвещение? Не оттолкнула его? Почему мы не вместе? Или ты не чувствуешь этого разделения?

Борис: Понимаешь, интеллигенция же не что-то единое. Писатель Лесков всю жизнь жил и писал по каким-то поселкам, деревням и маленьким городкам. И вот к нему приехал писатель Аксаков, который был русофил и невероятно к народу тянулся. В первый же день Аксаков распечатал свои чемоданы, переоделся в вышитую косоворотку, штаны, надел лапти. Лесков его спрашивает: «Ты что делаешь?» Говорит: «Хочу, как народ, ходить». И вот он вышел на улицу – Лесков пишет в дневнике, – а люди повылезали из домов, показывали на него пальцем и кричали: «Персиянин! Персиянин!..» Никакой ответственности, мне кажется, нет. Как только ты начинаешь чувствовать за что-то ответственность, ты сразу встаешь выше, начинаешь поучать. Было же это нелепое народничество конца XIX века. Но при этом был и Чехов, который ни в какое народничество не впадал. Мне кажется, неправильно, когда кто-то относится к народу, будто он дремучий какой-то.

Яна: Или жалеет его.

Борис: Или жалеет, и это дико унизительно – жалеть. Вообще нельзя жалеть людей. Это некрасиво, неприлично и глупо, главное. Слушай, про первый твой вопрос...

Яна: Про рабское сознание?

Борис: Ну, не рабское. Знаешь, я, когда готовился к фильму «Долгая счастливая жизнь», поездил по деревням и поселкам. Вот у нас же есть такое – народ пьет, поэтому не работает, поэтому ничего не может, поэтому рабское сознание. А на самом деле так: народ не работает, поэтому пьет и поэтому рабское сознание. Это немножко другая схема.

Яна: А кто в этом виноват?

Борис: Тот, кто не дает им работу. Людям не предоставляли работу двадцать лет. У них этот навык уже отсутствует. В той поездке я познакомился с мужиком – невероятно богатый человек, имеет сеть гостиниц в Германии. И вот он у себя на родине, в маленьком российском поселке, решил делать сахарный завод. Я спрашиваю: «Слушайте, а кто к вам работать придет? Они же не умеют». А он говорит: «Да я все это понимаю. Мой бизнес-план состоит в том, что я прибыль начну получать на девятый год. А все девять лет буду воспитывать после школы, отсеивать, и люди научатся работать». Это не то, что ты приехал и сразу можешь заставить кого-то работать.

Яна: Слушай, но эта ситуация в стране... Меня лично все это расстраивает ужасно.

Борис: Знаешь, в 2009-м, по-моему, году (но я могу ошибаться с датами) нас – меня, Попогребского, Дондурея, Серебренникова – пригласил телеканал «Дождь» на часовую дискуссию о том, нужна ли в России цензура. Тогда мы просто обалдели от того, что формат разговора – час. Нам хватит пяти минут: нужно? Нет, не нужно. А сейчас представь себе тот же самый разговор, и вот уже один участник сидит и вокруг него происходит невероятный абсурд, а про цензуру мы можем сейчас с тобой завести часа на три. И, может быть, не хватит. И про самоцензуру. Вчера ты еще не верил, что такое может произойти, а сегодня оно произошло. И вот уже почти все сети кинотеатров отказались от «Матильды».

Яна: Борь, а им кто-то запрещал, или они сами себе запрещали?

Борис: В том-то и дело, что сами себе запрещали. И мне кажется, все эти признаки глупости, они не нужны никому – ни бизнесу, ни чиновникам. Почему все происходит? Это, как мне кажется, такая острая форма гниения, которая просто, как нарыв, лопнет, и все.
Как мы до нее докатились? Молчали, когда вступала цензура, и только сейчас начали хвататься за головы: ах, что же мы наделали?
В любом случае, как бы это ни происходило, оно так бы и произошло, потому что у нас нет буржуазного общества. У нас нет этих чокнутых людей, этих предпринимателей, которые сами себя создали, как Тиньков безумный. Этот класс просто гибнет. Что нас спасет, так это поворот политики в сторону предпринимательства и бизнеса. Тогда все станет логичным. Ты зарабатываешь деньги? Значит, нормально. Не зарабатываешь? Нет. Ну, как бы, логика простая.

Яна: Не работаешь, не зарабатываешь. А как быть с авторским кино, которое уже фактически не финансируется? Опять же есть мнение, что оно умерло. Но вот ты выпускаешь фильм. Бакурадзе продолжает снимать свое кино. Сигарев продолжает. Но что с финансированием? Мы с Бакурадзе подавали в Министерство культуры заявку на фильм «Квартира». Фильм про любовь, никакой политики, но на него деньги не выделяются. Это цензура?

Борис: Это абсолютная убежденность Минкульта в том, что мы – обслуживающий персонал, который у них берет деньги. А раз мы берем деньги, мы должны продвигать какие-то невероятные прогосударственные идеи. Дальше логика такая: надо у них не брать деньги и ни в коем случае от них не зависеть. А я считаю, надо брать, потому что это деньги налогоплательщиков. А снимать патриотические фильмы – это смешно. Я знаю только один такой фильм, который сработал. Это «Мимино». Я в какой-то момент понял, что вот это настоящее пропагандистское кино. Потому что весь Советский Союз любил грузин и армян.

Яна: Сегодня эти слова опошлены – патриотизм, пропаганда. А они просто имеют другой смысл. Правда? На самом деле я патриот, только немножко не тот, которого сегодня у нас формируют. Уехать за границу и мыть посуду? Да ну на фиг! Я хочу жить здесь и работать. Здесь я актриса Яна Троянова. Помнишь, как у Прошкина в «Холодном лете 53-го» Папанов говорит: «Хочется пожить и поработать».

Давай про твою новую работу, про «Аритмию». Для меня эта тема – с любимыми не расставайтесь – очень важная. Мы с Васей долго уже живем, 15 лет. Вы с Юлькой, наверное, еще дольше?

Борис: Да, 24.

Яна: О боже. У меня был развод после первого брака, и это я молодец, сумела от монстра убежать. А Сигарев – это мое все. Мне недавно звонит управляющий по дому, задает вопросы о том, где что надо сделать. А я говорю: «Подождите, Васи дома нет, я без него получеловек. Вот когда он приедет, я буду Гулливер». Он меня дополняет во всем. Но были такие периоды, когда я думала: все, у меня не получается, меня не устраивает, надо порвать. Я думаю, все семьи это проходили.

Борис: Конечно.

Яна: Это ужасно правильно – про это снимать. Я помню, ты название хотел поменять, а вот все-таки «Аритмия». Мы живем в рутине, о любимых забываем, а посмотришь твое кино – болит сердце. Я очень в этом смысле простой человек. Мне надо, чтобы меня цепляло эмоционально. Я никогда не лезла тебе в душу, хоть мы дружим, но вот ты говоришь, что никогда не выдумываешь сюжет, а про любовь у тебя впервые картина такая. Что-то подтолкнуло? Не хочешь – не отвечай. Просто дико интересно, ведь что-то должно было произойти, чтобы ты вышел на эту тему?

Борис: Я совершенно не ожидал такой эмоциональной реакции у людей. Но, видимо, я как-то интуитивно нашел то, что всем близко. И потом, конечно, важнейшая часть сценария написана Наташей Мещаниновой. Во многом в «Аритмии» я транслирую ее эмоциональность и чувственность.

Яна: Что ж я про это не думала, Хлебников? Я вообще Мещанинову не включала в тот момент, когда смотрела фильм и думала: «Хлебников попал мне в сердце!» Вот он где, ключ! Я помню, ты долго искал актера.

Борис: Очень долго. Проблема была в том, что, когда я писал, я представлял Сашу Яценко. Но мы с Наташей уговорились, что это ни в коем случае не Яценко. Я хотел актеров 27–28 лет, молодую пару совсем. Чтобы это был первый кризис, когда еще нет детей, не обременены имуществом и можно развестись очень просто. А дальше я, собственно, начал искать героя и искал его полгода, когда понял, что это ошибка системная. Человек двадцати восьми лет не может прожить эту историю. И, поняв это, я сразу позвонил Саше. Даже никаких проб особо не было. А с Ирой Горбачевой...

Яна: Тут я вообще удивилась. Я ничего против не имею, просто хочу понять ход мыслей.

Борис: Ход мыслей такой. Посмотрел я за эти полгода много замечательных, выдающихся актрис 28–29 лет. Я их все время в паре пробовал, и получалось, что у всех включалась какая-то женская память тела этого расставания и они все начинали герою полоскать мозги. Там же простая вещь. Ничего не произошло. Просто она хочет выяснить, он любит ее или не любит. Ну, разлюбил, и что теперь? Такое же бывает. Просто надо это выяснить, и все. Но у всех включалась какая-то другая штука. А Ира пришла и вдруг – раз! – и сделала товарища. У нее ни одной претензии к мужику не было. Я даже не представлял, что они так сыграют.

Яна: Я люблю, когда актер вот так радует режиссера.

Борис: Я тебе говорил уже, что я не верю на площадке в какую-то грандиозную работу с актерами. Мне кажется, все на кастинге происходит. Когда ты находишь актера или актрису, которая совпадает с этим героем, то дальше и ему интересно, потому что он вдруг начинает сам доставать из себя очень много, а ты просто снимаешь про этого человека документальное кино. Ты рассказываешь – я фиксирую, а не заставляю тебя делать что-то, тебе не свойственное. Это очень легкая история.

Яна: Ты, когда за меня поднимаешь тост, часто говоришь, что я не актриса, а личность. Вот ты сам любишь в актерах личность?

Борис: Конечно. Возьми любого «актера десятилетия» советского периода – Крючков, Баталов, Высоцкий, Янковский – они примерно одно и то же делают в разных предлагаемых обстоятельствах. Это свойство героя. Тебе даже станет некомфортно, если он будет играть что-то совсем другое. Тебе от него нужна та самая узнаваемая личность. Ну, это как Брюса Уиллиса нельзя убить в конце фильма.

Яна: А сегодня у нас много личностей-актеров? Или ты считаешь, наше время не очень благоприятно для их появления?

Борис: У меня есть подозрение, что, во-первых, мы все-таки не ценим свое время, как это всегда бывает. Со старым кино как? Ты помнишь лучшие фильмы, а потом, когда начинаешь смотреть фильмографии, понимаешь, что и тогда был один фильм в год. И второй момент: мне кажется, в советское время был заказ на народного героя. Большинство наших любимых артистов – не коренные москвичи. Как Шукшин – он приходит с историей про неизвестную тебе жизнь, но очень понятную и очень сильную. Другой заказ.

Яна: В «Аритмии» действие тоже не в Москве происходит?

Борис: Да, это Ярославль. В Москве чуть-чуть по-другому устроена эта система «скорой помощи», чем во всей стране.

Яна: Эта пара – они действительно партнеры, никто не ведущий. И обстоятельства у них одинаковые – тяжелая работа, смена начальства, съемная квартира. Но она как-то держит стержень, а его мотает. Она сильнее?

Борис: Сильнее. Он в жизни-то, в общем, малоприятный человек – жалеет себя, выпивает, постоянно говорит: «Хочешь уходить – уходи!» Он все время перекладывает на нее все решения. Она намного сильнее в этом смысле, но при этом на работе он талантливее. Он очень талантливый, а она просто хороший врач. Мы с Наташей хотели, чтобы герою было лет 45 и чтобы он на работе был опытный, точный, интуитивный, быстро принимающий решение.

Яна: Дома все наоборот?

Борис: Дома он абсолютный инфантил 13-летний. А она более сильная, честная.

Яна: И она взрослая. Она во всех обстоятельствах взрослая­, у нее не наступают вот эти качели, как его качает. Это же достаточно узнаваемая картинка по жизни, когда он классный профи – допустим, режиссер или врач...

Борис: У талантливых людей невероятная инфантильность в семейных отношениях. Сценарий, в общем-то, да, узнаваемый, а заканчиваться может по-разному. У нас никак не закончилось. Когда мы обсуждали финал, мы понимали, что у них что-то изменилось. Они оба что-то поняли, но мы не хотели определенности в плане «останутся они вместе или нет». Может быть, они разойдутся. Главное, это был большой этап в их жизни, на котором они что-то для себя поняли. Это не финал про то, что они проживут до гроба вместе. И я ни на чьей стороне. Как люди – мне нравятся оба, но я могу только фиксировать и сопереживать.