Рената Литвинова и Юрий Башмет: теплый разговор перед Новым годом

Рената Литвинова: Звон бокалов с шампанским, нежный шорох лопающихся пузырьков, даже вот эта дверь чуть-чуть скрипучая – здесь у вас в вашем Башмет Центре даже звуки половиц волшебные, предновогодние!

Юрий Башмет: Если бы с нами сидел мой сын – создатель этой студии, – он бы для тебя звуки развил и оформил в медитацию. Он здесь все время что-то синтезирует.

РЛ: Класс. Ни один праздник так не люблю, как Новый год. Вы где встречаете?

ЮБ: У меня традиция – концерт.

РЛ: Так же было всегда у Табакова. И я сама мечтаю как-нибудь сыграть спектакль в новогоднюю ночь и уйти со зрителями сразу за стол.

ЮБ: Филармония уже много лет устраивает особый концерт 31 декабря, и мы такое там вытворяем! Один раз заявили 115-ю симфонию Иоганна Штрауса, у которого нет ни одной симфонии, а исполняли Моцарта. Зал шутку оценил, хорошо принял, смеялся. В конце я объявил, что нас пришел поздравить сам маэстро, и Леня Ярмольник с Сашей Адабашьяном вывели на сцену страуса в бабочке.

РЛ: Прекрасное хулиганство.

ЮБ: Я в этом году вообще много хулиганил, должен признаться. Например, сыграл музыку, сочиненную для меня «Яндексом».

РЛ: Господи, и что? Разве имеет смысл сотрудничество с бездушным «композитором»?

ЮБ: Все равно там часть человеческой души присутствовала, потому что сведением компьютерных формул в нечто цельное занимался композитор Кузьма Бодров. И музыканты что-то привнесли. Получилось достаточно симпатичное произведение минут на семь. А на фестивале в Ярославле я экспериментировал со спектральной музыкой.

РЛ: Вот кто бы еще из корифеев начал заниматься Яндекс- и спектральной музыкой! Я всегда говорила, что вы авангардист и рокер одновременно. Не говоря уже о том, что один из самых красивых демонических классиков-музыкантов. Не знаю графы, в которую вы не занесены, Юрий Абрамович. Вы в своей вечной юношеской дерзости себе не изменяете – в творческом безумии стабильны. Вообще оболочка – это всего лишь оболочка, внутри мы же не стареем, остаемся такими же молодыми. Словом, вам я могу пропеть целую оду – tres sexy, tres chic. И при этом выдающийся! Я всегда говорила: если влюбляться в кого-то – то я согласна только на гения.

ЮБ: Ренаточка, ну что ты делаешь? Я же не сумею ответить так же емко, красноречиво и глубоко.

РЛ: Мне жалко, что мы, женщины, приговорены к вечной борьбе за экстерьер. За внешность, так сказать. Мне не нравится перекос в сторону оболочки, гораздо важнее мышцы внутри мозга. Мои самые замечательные поверхности на Земле – это человеческие лица со всеми прекрасными морщинами. На меня просто невероятное впечатление произвели фотографии американского поэта Одена, которого много переводил Иосиф Бродский. У него было удивительное лицо, все испещренное глубокими линиями. Я подумала: если можно заказать себе новое лицо в следующей жизни, то я хотела бы иметь лицо поэта Одена.

ЮБ: Все-таки ты абсолютно единичное создание. Я со многими актерами знаком, на программу «Вокзал мечты» ко мне когда-то приходили и Ульянов, и Смоктуновский, и поэты, и писатели, и музыканты. Все личности, конечно, но у тебя есть очень важное для меня качество. При всем профессионализме, владении ремеслом и таланте ты уникальна. Нет никого похожего.

РЛ: Может, это и есть самое ценное – быть уникальным. Помимо времени, которому вообще нет цены.

ЮБ: По поводу времени не совсем соглашусь. Я пришел к выводу, что ничто не заканчивается, все повторяется. Я тебе пример приведу. В этом году мы впервые устраиваем в Москве Зимний международный фестиваль искусств, который раньше проходил только в Сочи (там он тоже пройдет, в феврале, но не об этом речь). Фестиваль откроется в мой день рождения, 24 января. Там всё: классическая музыка, джаз, спектакли – синтез жанров. И в числе прочего я запланировал выступление настоящего уличного рэпера. Знаешь зачем? У нас через всю программу красной нитью проходит Россини, которого я считаю... основоположником рэпа. Это видно в опере «Путешествие в Реймс», в сцене, где таможенник рассказывает о путешественниках разных национальностей. И я хочу поставить Россини рядом с уличным рэпером, показать связь. Все цветы пусть растут.

РЛ: Вы на каких площадках фестиваль представляете?

ЮБ: По всему городу – в Большом зале консерватории, в филармонии, в «Зарядье», в театре «Современник». Там наш с Костей Хабенским спектакль «Не покидай свою планету» уже три года идет. Музыку написал все тот же Кузьма Бодров. Очень пронзительные «Письма Ван Гога» в «Зарядье» с Женей Мироновым. Музыкальных много премьер. Что-то из произведений попадает в репертуар и живет. Иногда после первого исполнения откладываем, а лет через пять возвращаемся и пробуем снова.

РЛ: Бывает, что со временем на поверхность выплывают новые смыслы. Я работаю над озвучанием картины, к которой очень долго шла. Сначала была пьеса, потом – спектакль во МХАТе. Мне хотелось перенести его на экран, но в итоге я сняла по тому же произведению и с тем же названием совершенно другую картину, полную страстей и даже преступлений.

ЮБ: Понимаю, о чем ты говоришь. В одном из фестивалей в Сочи у нас участвовал японский композитор Ацухико Гондаи. На родине известен так же, как у нас Шнитке был. Он приехал, написал пьесу. На репетиции мы поругались из-за пяти нот – высоко, трудно. Он на них настаивает, а я ему говорю: «Видишь, сколько у меня пальцев? Одним я не играю, значит, четыре. А у тебя все время переходить нужно. И при этом ты хочешь, чтобы все было ровно, легко, элегантно». Я разозлился, потому что спору конца не видно, а концерт через два часа. Ситуация аховая. Попробовали так, эдак, и в итоге я предложил микст: где-то квинтоль, а где-то квартоль. Получился океан ощущений, в который все женщины в зале немедленно влюбились.

Сразу после Гондаи пропал. Через двое суток появляется и говорит: «Меня зовут Арсений». Я спрашиваю, это еще почему? Оказалось, успех был такой, что после концерта его просто украли какие-то любители или любительницы современной музыки. Двое суток он с ними кутил, гулял, выпивал и в результате сменил веру.

РЛ: Как интересно. Что творится с людьми! У японцев принято на все говорить «да», но это совсем не значит, что «да». Они вообще ни фига не податливые. Вы, Юра, нашли, где хранятся ключи к Японии. И к женщинам.

ЮБ: Я знаю, что у тебя особенное отношение к музыке.

РЛ: Она на меня имеет такое влияние, что я не могу воспринимать ее как фон. Ужасно страдаю, когда что-то звучит в машинах, в салонах, где нельзя это выключить, – такая туалетная Музыка, мусоропровод. Надо мной когда-то Земфира иронизировала за слова: «Больше всего на свете я люблю тишину!» Но просто для меня слушать красивую музыку – это целое событие. Она так сильно на меня воздействует и вдохновляет! А бездарная музыка, которую мне могут навязывать где-то, разрушает ужасно. Тут недавно меня пригласили на свадьбу, и там одна актриса, к которой я неплохо относилась, внезапно для меня запела. Я была просто этим звуком ранена! Почему она решила, что у нее получается? Неу­жели она не слышит, как фальшиво, пошло и просто адски бездарно ее пение? Я понимаю, что денег и славы много не бывает, но зачем трогать то, что не твое? Есть же профессиональные певицы, как Земфира или как Хибла Герзмава, которые по-настоящему поют.

ЮБ: Земфира – уникальный талант.

РЛ: Земфира – ныне живущий гений. Кстати, я считаю, что восхищаться кем-то – поразительный и редкий дар. У вас он есть, Юра, вы умеете очаровываться чужим талантом и даже находить в нем вдохновение. Я знаю некоторых талантливых людей, которые на это не способны. Они обижаются, ревнуют, завидуют.

ЮБ: Я готов признать, что чего-то не умею. Вопрос в том, нужно мне это уметь или нет. Меня всегда цепляют истории великих композиторов, потому что как же иначе? В одном из дневников Чайковского, например, описана вроде бы неприятная поездка: погода плохая, депрессия, он чувствует, что заболевает. А на следующей странице: «Ура»! Заболел! Срочно в гостинице остановиться и нотную бумагу!» Он заболевал вокруг одной ноты, музыка уже звучала внутри, но не была оформлена.

РЛ: Гений и, кстати, тоже хитмейкер. Удивительно хитовые сочинял произведения.

ЮБ: Больше всего его люблю из русских композиторов. Я понимаю, это так же банально, как признаваться в любви к стихам Пушкина, но я на самом деле каждый раз сильные эмоции переживаю, когда исполняю Чайковского. Как слушатель.

РЛ: А из западных кого так же чувствуете?

ЮБ: Бах вообще бог, а Шуберт просто мой. Он уникален, у него язык – уже романтика, форма – классика. Такой мостик он построил. Я все его симфонии много раз дирижировал, может быть, запишу, если сил хватит.

РЛ: Надо, если он ваш кармический брат. Вы исполните как никто.

ЮБ: Другая история связана с Шостаковичем, последним произведением которого стала соната для альта и рояля. Там самая последняя фраза музыкальная в чистом до-мажоре. Только белые клавиши. Но ничего более трагичного, чем это философское послание, я не знаю в музыкальной литературе. Меня восхищает умение передать в мажоре трагичное, а в минор вложить take it easy. Так могут только великие.

РЛ: А вы с Шостаковичем были знакомы?

ЮБ: Видел его на банкетах после премьер. Он выпивал замечательно. Сразу стограммовый стакан водки, закусывал и через полчаса уходил домой. А разговаривал я с ним лишь однажды – случайная встреча. Мой учитель Дружинин сказал, что я еду на конкурс, и Шостакович пожелал мне успеха. Учителя своего прекрасного я, кстати, каждый день вспоминаю, хотя при его жизни мы не общались много лет.

РЛ: Может, он теперь вас оттуда сверху курирует? У меня такие же чувства к Кире Георгиевне Муратовой. Я с ней не общалась каждую секунду, но в важные моменты своей жизни всегда думаю о Кире – как бы она поступила. За нее и за Лешу Балабанова всегда и во всех церквях заказываю службы, ставлю свечи, хоть Кира и была атеистом... А Алексей Октябринович глубоко веровал!

ЮБ: А для тебя есть разница – верующий человек или нет?

РЛ: Нет. Мне кажется, Кира внутренне и про себя тоже верила. Она словно не прощала Бога. В ее жизни был трагический момент, когда у нее на руках скончался ее девятимесячный ребенок... Ее дочь. Как-то Кира мне сказала: «А где ваш Бог, когда умирают дети?» И еще: «Прошу уважать чувства неверующих». Но раз у нее возникли с Богом такие счеты, не означает ли это, что она тоже в него верила?

ЮБ: Но у тебя это в душе, в памяти?

РЛ: Да, все время. Кира никогда никого не спрашивала про детей, только если вскользь. Эта тема была для нее как открытая рана. Но, чтобы не заканчивать на такой грустной ноте, я обожаю задавать один неотвечаемый необъятный вопрос – а вы знаете, в чем смысл вашей жизни?

ЮБ: В достижении. Даже если знаешь, что никогда не поймаешь перо Жар-Птицы, я считаю, что стремиться к этому все равно нужно.